Теодор Шанин об Александре Чаянове: «Проблемы поставлены Чаяновым на удивление резко, но мягким тихим голосом. Он не выступал ни как трибун, ни как оппозиционер. Но поставил окончательную печать на свои ответы своей жизнью».

aleksandr-chayanov
 

Изучая российское крестьянское хозяйство, Александр Чаянов поднял пласты не только экономических, но и этических основ организации аграрного сектора. И поплатился за это жизнью.

 

Александр Васильевич Чаянов (1888–1937) в своих исследованиях организационных форм сельского хозяйства России не опирался ни на какие теории. Он просто скрупулезно изучал статистику, сам создавал аналитическую базу, проводя опросы хозяйств. А самое главное — смотрел на происходящее в стране не с высот макроэкономики, а с точки зрения запросов и устоев крестьян, составлявших в то время большинство населения России.

Это позволило ему прийти к выводам одновременно и очевидным (если дать себе труд непредвзято прочитать его работы, следуя логике их доказательной базы), и неожиданным. Так, мы привыкли думать, что крестьянское хозяйство уже в начале XX века, когда Чаянов проводил свои исследования, представляло собой архаичную форму организации сельского хозяйства. А значит, в любом случае его существование препятствовало бы модернизации России и его надо было бы реформировать — конечно, не столь кровавыми способами, как большевики. Чаянов же показал, что крестьянское хозяйство устроено по-своему разумно и устойчиво, отвечая нуждам и интересам его организаторов — самих крестьян. И опираясь на эту устойчивость, а не ломая ее, поддерживая самоорганизацию крестьянства в кооперативы, можно прийти к устойчивому и эффективному социально-экономическому укладу на уровне народного хозяйства в целом.

Впрочем, со времени открытий Чаянова прошел почти век. О том, может ли что-то из сделанного им стать уроком для нашего времени, «Эксперту» рассказал Теодор Шанин, президент Московской высшей школы социальных и экономических наук. В годы перестройки, приехав из Англии, где занимался социологией крестьянства, именно он открыл Чаянова тогда еще советской публике. Опираясь на научное наследие Чаянова, Теодор Шанин проводил исследования постсоветского крестьянства в России.

— Что, по вашему мнению, самое важное в наследии Александра Чаянова? Что он внес в осмысление развития сельского хозяйства России?

— В самом начале советского периода он дал альтернативную большевистской картину аграрного сектора страны. И богатую картину — не какие-то случайные заметки. Что было, во-первых, необыкновенно интересно, а во-вторых, очень опасно для него. В то время это были не игрушки. Принципиальным было его приятие логики кооперативного развития, то есть негосударственной организации сельского хозяйства. Кооперативное движение было не ново для западного мира, где оно на определенном этапе приобрело значительные масштабы. А в России, когда Чаянов начал писать на эту тему, то есть в начале двадцатого века, кооперативное движение было уже, между прочим, самым мощным в Европе. Конечно, Чаянов был необыкновенно одаренным и преданным своим идеалам человеком. Но надо понимать: к результатам, которые сейчас воспринимаются как его специфический вклад в изучение аграрного сектора, он пришел благодаря тому, что очень многие люди тогда были частью кооперативного движения, воспринимали его как само собой разумеющееся. Чаянов стремился доказать, что это движение надо поддерживать, сделать его основой сельского хозяйства. Вот, если хотите, очень грубыми штрихами все, что он пробовал сказать. И сказал.

— А сейчас выводы Чаянова о необходимости поддерживать кооперативное движение актуальны?

— По правде говоря, не знаю, можно ли сегодня вернуться к кооперативной традиции русского сельского населения и употребить эту традицию во благо. Потому что такие вещи знать можно только на базе существующей практики жизни, а этой практики жизни почти что нет. О кооперативах все время говорится «надо было бы…». Но где ростки этого? Где активисты? Где люди, которые могли бы это сделать? В начале двадцатого века кооперативное движение было реальностью, оно развивалось. Но нет кооперации без кооператоров. А кооператоров в данный момент нет. Нет людей, предпочитающих кооперативную организацию сельского хозяйства всем другим формам существования аграрной экономики, например частному предпринимательству. Нет людей, глубоко верящих в нее и готовых работать ради ее создания и укрепления.

— А почему нет таких активистов? Экономическая политика мешает? Нет поддержки властей?

— Для того чтобы создать такое движение, нужна не столько политика правительства, сколько определенный фон мышления и чувств. Фон, позволивший создать, как я уже говорил, самое крупное кооперативное движение в мире по количеству людей, участвующих в этом. И не только по техническим и технологическим причинам, а по причинам этическим. Когда речь заходит о том, как правильно и неправильно жить. Это действительно обсуждалось самими крестьянами, и вовсе не потому, что их сорганизовали какие-то эсеры, которые хотели чему-то их научить: я изучал записи сельских сходов начала прошлого века. Это и впрямь было в мыслях и, если хотите, в душах людей. Но это почти исчезло. Мои коллеги продолжают изучать происходящее на селе, то, что говорят селяне. И из их исследований совершенно ясно следует: современные селяне думают и чувствуют что-то совершенно другое, чем крестьяне до революции.

— Иными словами, человек изменился?

— Да. Весь этот шум и гам о том, что надо перевоспитать крестьян, дал результаты, но только не те, которых ожидали, или заявлялось, что ожидали. Там, где кооперативное движение развивалось удачно, его никогда не насаждали сверху или извне. И никогда это не сводилось лишь к техническим соображениям. То есть вариант, когда приходит кто-то к селянам и организовывает их ради улучшения технологических параметров производства в кооператив, нигде не мог реализоваться.

— В Западной Европе было так же?

— Всюду. Кооперативное движение всегда было построено на определенной этике. Элементы этого остались, скажем, в кооперативном движении скандинавских стран. Это сильно чувствуется. Хотя сейчас, хорошо это или плохо, но кооперативное движение ослабло и в Западной Европе.

— Почему в России крестьяне были уверены, что кооператив это хорошо?

— В нормально развивающихся селах часть населения хотела жить прилично. То есть стремилась сформировать межсоседские отношения, построенные на взаимопонимании, а не на противостоянии, которое ничего хорошего не дает. Кооператоры — это не люди, идущие против своих интересов, желая прослыть добрыми. Нет, это люди, которые верят, что в их интересах, чтобы общество строилось на определенных принципах. Те, кто гонится лишь за максимизацией дохода и минимизацией затрат, кооперативов не создают. Современным аналогом кооперативного мышления может служить экологическое мышление. Ситуация, когда часть людей понимает, что, если продолжит действовать, как сейчас, природа будет уничтожена. И поэтому надо найти пути альтернативного развития. И эти пути связаны с решениями, которые принимаются людьми.

— Получается, кооперативы — альтернатива капиталистическому пути развития сельского хозяйства?

— Несомненно. В сельскохозяйственных районах большинства стран все время идет борьба между тенденцией к кооперативной организации и тенденцией к капитализму. Всегда стоит вопрос, с какими интересами следует больше считаться — личными или коллективными.

— Вы в свое время писали, что взгляды Чаянова идут вразрез не только с советскими представлениями о развитии сельского хозяйства, но и с теориями прогресса, распространенными в остальном мире, поскольку единицей кооперативной организации является крестьянское хозяйство, а оно — архаика.

— Да, действительно, многие считают, что крестьянское хозяйство архаично и должно отмереть в ходе прогресса. Но эти теории также подразумевают как само собой разумеющееся эксплуатацию соседа. Для них это нормальное явление, как и то, что максимизация доходов — единственная цель в экономической деятельности людей. А все другое — наивные мечты.

— А почему вы считаете, что это не наивно — стремиться к кооперации?

— Потому что во многих странах и во многие периоды истории создание неэксплуатационных форм экономического развития и существовало, и поддерживалось большой частью населения. До сих пор стоит вопрос о том, абсолютно ли и окончательно ли победили эксплуатационные формы ведения хозяйства, настолько ли они «естественны», как считают многие. В России же большинство населения принимало поиск форм, не основанных на эксплуатации.

— Наверное, для того, чтобы понять этические основы кооперативного движения, нельзя мыслить только экономическими категориями. Нужен комплексный взгляд. Но ведь проще понять, что такое рентабельность, чем то, что погоня за максимизацией дохода может принести…

— …неожиданные результаты. Да, конечно. Нет сомнения, что проще объяснить эгоизм. Всегда проще принимать простые решения, где надо не мудрить, а лишь двигаться определенным путем: максимизировать и минимизировать. Но считать, что это естественнее, чем путь, подсказанный комплексным взглядом на вещи, — это чушь. И это сравнительно легко доказать, если серьезно спорить. Но серьезно спорить — это не то, чем сейчас занимаются. Всюду решения принимаются бюрократической стратой населения, а для нее типично принимать упрощенные решения, которые из-за своей упрощенности всегда решают проблемы лишь частично.

— Но не только бюрократы так мыслят. Сколько людей мыслит сугубо прагматично: главное — стремиться к выгоде, и ее максимизация станет критерием твоей состоятельности и состоятельности того дела, которым занимаешься. Как об этом спорить серьезно, если тебя не слышат?

— В какой-то мере то, что не слышат, нормально и не случайно. Я сам, когда был молодым, болел этим внутренним запалом — сделать вещи быстро и четко. И покончить со всеми проблемами одним махом. Я понимаю, в чем прелесть таких решений. Но с годами я понял, почему этого недостаточно. И это не вопрос, где можно сказать просто: «Ты — дурак». Хотя очень хочется. Здесь приходится спорить серьезно, систематически. Упрямо. Трудность в том, что неколичественные этические параметры очень трудно объяснить. Не потому, что их не существует, так думать несерьезно. Но их надо разглядеть. Для этого надо иметь историческое мышление. Нужно просто очень много знать, чтобы понять, как это трудно — решить проблему одним махом. И еще одно. Правильные решения еще и эстетичны: вопрос уже выходит за рамки понятий «хорошо—плохо». Вопрос в том, что красиво и некрасиво. И Чаянов поставил много вопросов, на которые дал красивые ответы. Не случайно Чаянов, кроме того что занимался экономикой, писал о литературе. Писал научную фантастику. Он был настоящим русским интеллигентом.

— Сейчас к интеллигенции отношение скептическое. Говорят, что она как раз раскачала российское общество, что привело к революции 1917 года, со всеми ее последствиями.

— Я думаю, что это неправда. Возьмем пример — Гражданская война, крайний случай конфликта. Получается, что какие-то странные люди ответственны за то, что она началась, потому что им хотелось какого-то многоцветного развития, а это при старых порядках было невозможно. Ну и получили Гражданскую войну себе на голову. Но если серьезно отнестись к цифрам и информации, которая есть, а не к чему-то, что придумано, то мы увидим, что в решающей фазе Гражданской войны на стороне красных было пять миллионов солдат, а на стороне белых — один миллион. Поэтому Гражданская война кончилась, как кончилась — разгромом белых. Несмотря на то что среди них были прекрасные офицеры. Но все же пять к одному. И об этом почему-то на данном этапе не говорится. Революция — это не выдумка интеллигенции. Это что-то очень серьезное. И надо считаться с реальными цифрами. Так мне кажется.

— Что же сделал Чаянов, как интеллигент?

— Мы же говорим о форме жизни. Не только о технических решениях, экономических или социальных вопросах. За спором, что делать, стоит вопрос, что хорошо и что плохо. Что прилично, в конце концов. А за этим спором стоит — что красиво, а что ужасно. Это другой мир, другое развитие мышления. Это выбор — что человечно, что нечеловечно. Как я хотел бы жить для себя и для своих детей. А как я не согласен жить. Это вещи, которые для большинства людей практически ничего не значат. Их обходят в разговорах. Но я думаю, что особенность жизни интеллигенции в том, что она эти вопросы ставит. И из-за этого тот, кто принадлежит к интеллигенции, и принадлежит к ней. Я думаю, что Чаянов важен как практический мыслитель в вопросах, куда практические мыслители не входят. И то, что он не ушел от ответа. А когда доходит до таких вопросов, очень часто окончательная проверка серьезности ответов — это сколько люди готовы платить.

Чаянов вообще был человеком более осторожным, чем героическим в своем внешнем поведении. Но в мыслях он был, несомненно, из героической команды. Он не искал мученической смерти. Но он сказал все, что надо было сказать. Опасность этого ему была ясна. Он никогда глупым не был, но было чувство, что он обязан сказать, потому что есть вещи, которые он видит, а другие не видят. И последствия этого невидения могут быть очень серьезными. Может произойти схватка между большинством русского народа — крестьянством — и меньшинством русского народа и правительством этой страны. И к тому же это может повлечь за собой целую серию опасных неудач в экономическом строительстве, не дать результатов, ожидаемых правительством. Проблемы поставлены Чаяновым на удивление резко, но мягким тихим голосом. Он не выступал ни как трибун, ни как оппозиционер. Но поставил окончательную печать на свои ответы своей жизнью. Это делает его настоящим позитивным представителем русской интеллигенции: говорит, что надо, но спокойно.

Из таких элементов складывается жизнь, которой стоит жить. И если тебя убивают, это не значит, что вопрос решился. Нет, это не конец: вопросы, тобой поставленные, остаются.

Источник: ЭКСПЕРТ.

Понравился материал?

Следите за нашим блогом

Подписка через FeedBurner